"Странная вещь этот ваш "Кясян", друзья мои. Не могу сказать, чтобы он мне понравился… Но зацепил очень глубоко.

Упоительно прекрасный Кясян странствует по разрушающемуся по его же вине миру, вызывая желание: а) сожрать его, б) победить его, в) у прекрасного пола, от мала до велика, – неодолимое стремление приобнять его и провести пальцами по буковке С у него на груди (ничего странного, он так прекрасен, что я бы тоже не удержалась, и даже сказала бы точно как та гражданка из башенки – "стой смирно" – после чего бы и приобняла). Пленительный Кясян пытается понять смысл происходящего и исправить содеянное, не подозревая, что поиск его экзистенциален, что на самом деле ищет он смысл бытия, и ответ на этот вопрос с самого начала задается, как мотив, практически каждым из его оппонентов, желающих сожрать/победить либо приобнять его: ответ в зазоре между смертью и сексом, – зазор между которыми, как известно, не слишком велик.

И даже обилие штампов и любовь авторов к ходьбе по легким тропам не способны унять головокружение, которое сопровождало меня на протяжение всего путешествия рядом с Кясяном. Ощущение, что идешь под водой: волосы дыбом, вокруг – голубоватая дымка, все так странно, дико и так… прекрасно… Что, многовато эпитетов "прекрасный" на два абзаца? Я вижу, вижу. По отношению к этой вещи – в самый раз.

Поэтому – фтопку все недочеты, они есть и их много, но кому какое дело? Важно совсем другое – атмосфера, и образность, и философия "Грехов Кясяна", прорывающиеся из-под корки вполне заурядного сериальчика настольно неожиданно, что начинаешь подозревать, что происходит это помимо воли авторов, как прямая манифестация их подсознания (что по определению глубже и сложнее человеческого сознания).

Сейчас пойдут спойлеры, но без них не обойтись. Хочу назвать моменты, которые задели особенно сильно.

Третья серия – встреча с человеком, которому страшно умирать в одиночестве. Тем, который делится с Кясяном опытом переживания вины – опытом жизни с грузом вины – и, виртуозно победив самого себя, быстро прощается и скрывается за барханом, как раз в момент, когда понимает, что вот-вот умрет и станет еще одной тяжкой ношей на совести и без того еле бредущего Кясяна. И умирает в одиночестве.

Восемнадцатая серия, та самая, которая, по моему убеждению, писалась левой рукой сценаристки, пока та спала, положив голову на стол, и не вмешивалась в создаваемое. Это просто нечто ошеломляющее. История о пробуждении в роботе женской чувственности. В своем сне Люз мечется между духом мертвой сестры, которая требует мести и убийства, и неподвижным фантомным Кясяном, который только молчит и смотрит на Люз, как они всегда, эти несбывшиеся возлюбленные, делают в наших снах. Сестра раз за разом рассыпается в прах у нее на глазах, и Люз говорит себе: "Проснись". Кясян протягивает к ней руку, и Люз чувствует жар, она думает, что он убил ее, и говорит себе: "Не просыпайся". То же напряжение, заданное с самого начала, интенсивность тяги между полюсами смерти и секса: он не убил ее, он положил руку ей на грудь. Это она убила в своем сне – незнакомца, который так же коснулся ее груди и предложил секс. Убила того, с кем спала, потому что другой, с кем связано ее желание убийства и секса, стоял в стороне неподвижным призраком, и смотрел исподлобья, как они всегда это делают в наших снах. И все это – под музыкальную тему "Roamer" – "Скиталец". Потрясающе. Невероятно. Выше всяких оценок.

Двадцать третья серия. Ключ ко всему фильму.

Дио наносит Кясяну смертельный удар, который не оказывается смертельным лишь потому, что рука Дио начинает разрушаться. "Я победил," – говорит он. – "Я сразил Кясяна. Теперь забудь обо мне. Я сразил тебя. Этого достаточно".

"Я постиг, что путь самурая – это смерть. В ситуации "или-или" без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй." Ямамото Цунэтомо, мифическая "Хагакурэ".

Это принцип, исповедуемый Дио, и истина, которую получил от него Кясян. Причины разрушения, поразившего мир – в отказе от смерти и, следовательно, в утрате ценности самой жизни. Потому что смысл жизни – в смерти. Жизнь прекрасна, полна красок и переживаний – жизнь осмысленна – только потому, что она конечна. Очень японский способ восприятия мира, умеющий ценить бытие в момент его раскачивания на волосок от небытия, с их любованием вечно меняющейся луной и опадающими лепестками сакуры. Вещь прекрасна оттого, что сейчас она есть – а через мгновение ее уже не будет. Складывай стихи о ней сейчас, потому что через мгновение говорить будет уже не о чем.

Кясян: Хотя здесь есть жизнь, никто не живет.
Луна: Я не понимаю, о чем ты.
Кясян: Ты заставляешь жизнь выйти из берегов, как реку. Все, что делают остальные – пьют из нее. Дио, роботы и люди, которых я встречал, были другими. Они были более… более… Да. Они были ослепительны. Они жгли свои жизни.
Луна: Тот, кто жжет свою жизнь, однажды угасает!
Кясян: Вот почему они были так свирепы и так прекрасны.

Кстати, на протяжении всех 24 серий в качестве объектов живой природы настойчиво появляются всего две вещи – цветы и морские раковины (ну и ящерица, которую сожрал спутник Кясяна, но она не считается). Первые – символ все той же "стремительно текущей жизни", вторые – символ угасшей жизни, оставившей после себя прекрасное воспоминание.

Ах да. Вы спросите, причем здесь секс, о котором было не раз упомянуто. Секс – удел живых существ, и именно из секса происходит жизнь. Мечта, гонящая Леду по трупам и остовам – вечная жизнь и рождение новой жизни. Смысл жизни – в жизни. И в том, что она заканчивается. Так-то.

Зацепило глубоко, как и было сказано. Сила потрясения – 9 баллов. Было бы 10, если бы не тяжкие грехи сценария."